Музыкальная жизнь 8.2004 «Найти своё пространство»

Известно, что культурный уровень государства не определяется только тем, что творится в центральных его городах, Взглянешь на афиши Москвы и Санкт-Петербурга — глаза разбегаются от обилия замечательных концертов, всевозможных фестивалей, смелых проектов и новых начинаний. А что происходит в отдалении от двух столиц — в Вологде, Ярославле, Новосибирске, Казани, Уфе? Уровень музыкальной культуры там часто поддерживается отдельными людьми, подвижнически ведущими не демонстративную, рутинную, трудную, но такую увлекательную жизнь…

Пианистка Евгения Пупкова, выпускница Московской консерватории, родилась в Уфе, вся ее жизнь связана с родным городом. Здесь она выступает, преподает в Уфимском училище искусств. Как концертирующая пианистка она объехала всю страну: в ее багаже 40 концертных программ! В среде музыкантов она известна как исполнительница, порой первая, сочинений современных композиторов: в ее репертуаре сотни произведений музыки XX века.

— Евгения Григорьевна, расскажите о вашей первой встрече с музыкой. Кто были ваши учителя?

— Я помню себя с аккордеоном в руках, когда мне было шесть лет. Мой отец любитель, играл на баяне, а затем на аккордеоне. Я тоже научилась у него «с рук» и играла по слуху многочисленные песенки, танго, вальсы, попурри, популярные в послевоенные годы. У меня был хороший голос и я пела и сама себе аккомпанировала (отец мне часто подыгрывал), а также танцевала. Мы летом с семьей разъезжали по районам Башкирии в течение нескольких лет и давали концерты от клуба «Строитель». Хотя эта нагрузка была для меня, ребенка, тяжелой, я с радостью вспоминаю это нелегкое, но счастливое время.

Рояль завоевал мое сердце на концерте, где пианистка играла «Жаворонок» Глинки—Балакирева. И я потеряла сон и покой. В детстве меня учила на пианино Нина Кирилловна Салова, но инструмента у нас не было и занятия проходили нерегулярно. Через два года родители увезли меня из Уфы в Москву. Так осуществилась моя мечта.

Я попала к А.Г. Руббаху, профессору, преподававшему в училище при Московской консерватории. Школу закончила за три года. Аврелиану Григорьевичу я обязана фортепианной школой, разнообразием репертуара и качеством звука. Уже тогда я очень любила играть Баха. Никогда не забуду убийственные слова учителя (речь шла о фуге Баха): «Ты хочешь, чтобы я слышал четыре голоса, в то время как ты сама из четырех слышишь только два?». Я рыдала от горя. Зато, когда спустя годы, он услышал в записи первые четыре мои Баховские программы, он сказал: «Я давно мечтал, чтобы кто-нибудь из моих учеников играл так много Баха. Лучшие ученики превосходят своих учителей…».

— Вы закончили с отличием Московскую консерваторию, которая на весь мир славится своей школой. Это ведь ей вы обязаны тем, что является самым основным в жизни музыканта — проникновением в дух музыки…

— Консерваторию я закончила у Александра Борисовича Гольденвейзера, патриарха пианистической школы. Он любил говорить: «Я сидел на лекциях рядом с Сашей Скрябиным, Сережей Рахманиновым и Колей Метнером». Он был человеком несравненной культуры, высоких нравственных принципов и строгим учителем. Главные его требования были: определенность исполнительских намерений и целей, точное исполнение авторского текста («никакой отсебятины»), предельное внимание к паузам («паузы важнее музыки»!). А в аспирантуре я училась у В.К. Мержанова (А.Б. Гольденвейзер умер в год моего окончания в 1961 году).

Будучи бесконечно благодарна всем своим учителям. я, тем не менее, не сомневаюсь, что никакой профессор даже из самого талантливого студента не сделает художника. Им становятся позднее или не становятся никогда, высокого профессионализма недостаточно…

— Помимо консерваторских педагогов, так много сделавших для вас, были ли какие-то события в музыкальной жизни тех лет, оказавшие на вас воздействие?

— Огромное влияние на меня, как я думаю, оказали два выдающихся музыканта — Гленн Гулд и позднее Мария Юдина. В 1957 году в Москву с концертами приехал Гленн Гулд. И я сказала себе: «Вот он! Тот, который мне нужен!». Гулд играл Баха и новейшую музыку. Это и определило мой репертуар позднее. Правда, еще до Гулда я приблизилась к Баху. Случилось так, что у меня заболела правая рука (а потом и левая). Охватило отчаяние. Гольденвейзер строго сказал мне: «Перестань выть! Начинай играть Баха, выучи весь I том ХТК. Бах тебе вылечит руки. Он, Бах, потребует не твоих рук, а твоей головы!». Господи! Как я благодарна мудрому Александру Борисовичу! Я в аспирантуре выучила и II том, а потом постепенно и другие баховские циклы.

— Как произошло ваше знакомство с авангардной музыкой?

— Как я сказала, Гулд и Юдина помогли мне набраться мужества и кинуться в «омут» авангардной музыки. Первым композитором, кто пленил меня, стал Оливье Мессиан с его громадным циклом «Двадцать взглядов на Иисуса младенца». Я преодолела его в несколько приемов. Некоторые пьесы из него обожаю и сейчас. Например, № 5 «Взгляд Сына на сына» — шедевр по красоте, прозрачности и нежности.

Меня поражает ваш необъятный репертуар, в котором современные российские композиторы, причем такие разные композиторы, занимают очень большое место. Что привлекло вас в их сочинениях?

Прежде всего назову Алемдара Караманова — его «Музыку № 1» и «Музыку № 2» (1961 год). Юрий Буцко (я играла его «Пасторали») при встрече в Москве сказал мне: «Дарик (они вместе учились) будет счастлив, если вы пошлете ему запись этих сочинений, так как они считаются неисполнимыми». Я это сделала в 1978 году — после концерта в Харькове поехала к нему в Симферополь и подарила ему запись. «Музыка № 1» написана в постимпрессионистском стиле, а вот «Музыка № 2» — это наша действительность: кругом все рушится, обвал и остается один-единственный росток жизни. Не будет ли и он раздавлен? Это решать слушателю…

Другой пример: Александр Локшин, «Тема и 17 вариаций». Удивительна русская музыка с ее тоской, распевностью, трагизмом и его преодолением. Стремилась подчеркнуть резкие внутренние конфликты в душе современного человека и апофеоз его духа в финале сочинения. Локшин пленяет народностью тем и современностью их звучания. Самое трудное — донести до слушателя дух этой музыки, полной смятения, отчаяния и в то же время до краев наполненной жизнью… А еще были встречи с музыкой Денисова, Тищенко, Банщикова, Сильвестрова, Губайдулиной, Бахора, других прекрасных мастеров.

— Вы одна из тех пианисток, кто открыл слушателю фортепианную музыку Галины Уствольской…

— Уствольская — это явление. Она училась у Шостаковича, но влияние его невелико, я почувствовала его только в Первой сонате. Все остальное из того, что я играю, — Вторая и Третья сонаты, 12 прелюдий — совершенно оригинальны. Более мрачной и безысходной музыки я никогда не играла. Несмотря на кажущуюся относительную легкость текста, она очень трудна для исполнения, так как медленные ноты необходимо заполнять изнутри и это страшно «выматывает».

— В последнее время все чаще стали слышаться утверждения, что эпоха авангарда закончилась и многое в ней подлежит забвению… Что скажете на это вы, исполнившая очень большую часть авангардной музыки, написанной для фортепиано, западной и отечественной?

— Мне кажется, слухи о смерти авангарда «сильно преувеличены». Похороны не состоятся. Конечно, время все поставит на свое место, и кое-что отомрет. Но лучшая часть «авангардной музыки» останется, так как она — отражение нашей жизни, жизни людей XX века с его катаклизмами, метаниями и в то же время стремлением к свету. Шёнберг в 1910 году, а Айвз еще раньше уже писали атональную музыку. Это ли не доказательство того, что в разных странах композиторы, не знавшие друг друга, писали в одном стиле, выражая требование времени? И наш Скрябин…

— Что вы считаете самой главной задачей для художника? И в чем видите лично свою задачу как исполнитель?

— Дар — от Бога. Но этого мало. Дар — это только высококачественный материал, глина, из которой может получиться многое или ничего. Человек кидается из стороны в сторону, разбрасывается и не может найти свое пространство, свое поле, которое следует копать и пахать долго и глубоко. Это к вопросу о глубине как качестве исполнения. Недаром Стравинский говорил: ограничение — свобода. Первая задача, вернее, сверхзадача, стоящая перед исполнителем — позиция, идея, понимание того, что ты хочешь сказать людям. Как выразился Спиноза: «Если задача поставлена — она уже наполовину решена». Искусство — мировидение, воплощенное в звуках. Моя задача делать это ясно, последовательно и логично. Остальное — дело слушателей. Восприятие вещь очень сложная и каждый воспринимает в силу своего интеллекта, эмоциональной природы и жизненного опыта. Возвращаясь к Баху, хочу сказать, что он писал для будущего. И каждое поколение исполнителей будет брать из него то, что ему окажется наиболее близким, так как в Бахе — все многообразие человеческих мыслей и чувств.

В моей работе самое трудное — заставить слушателя погрузиться в себя, пережить заново уже пережитое, раскрыть в своем собственном «я» все лучшее, что заложено в нас творцом. Мне больше всего хочется донести до всех идею жизни и ее, жизни, вечное движение.

Беседу вел Анатолий Кузнецов